— Поедешь?

— Нет. Брак — это такая штука, которую жене либо удается создать, либо не удается — но создать его должна она сама. А потом, эти дни мы отдыхаем. Все, чего я сейчас хочу, так это отмокнуть в ванне и завалиться спать. А ты?

— Я тоже. Но все-таки мне жаль Глэдис.

— Думаешь, мне не жаль? Ведь я знаю ее с тех пор, как нам с ней было шесть или семь лет. Она всегда была невозможной, но внутри, где-то в глубине, она хорошая.

— Я знаю. Я люблю ее. Если ты хочешь поехать к ней — поезжай, мне не будет страшно одной. Я выкупаюсь и лягу спать.

— Нет, — сказала Мама Девочка, — я ей друг, но поехать к ней сейчас было бы ошибкой. Это было бы нехорошо по отношению к бедному Хобарту, да и к ней тоже. И вообще, ничего необычного в этой ссоре нет. Рано или поздно такое происходит в каждой семье. Это часть брака, а брак — трудная вещь. Он нелегок, если оба очень бедны, он нелегок, если оба очень богаты, он нелегок, если один богат, а другой беден.

— Почему?

— Потому что в браке один человек — мужчина, а другой — женщина.

— А не легче было бы, если бы оба были женщины?

— Тогда это не будет брак.

— Почему? Для брака нужны двое, так вот пусть и будут две женщины.

— У двух женщин не могут родиться дети.

— А разве они не могут взять чужого ребенка?

— Нет, потому что никакой ребенок не хочет двух матерей. Он хочет одну мать и одного отца — своих собственных. Одной матери для ребенка достаточно, а бывает даже, что и слишком много. И теперь я, кажется, понимаю, из-за чего все их ссоры.

— Из-за чего?

— Из-за детей.

— У них есть дети?

— Нет, на это нужно некоторое время, но все равно ссорятся они, вероятно, из-за них, хотя сами, вероятно, думают, что из-за чего-то другого. Я уверена — он хочет, чтобы она стала настоящей женщиной и родила ребенка, а она стать настоящей женщиной пока просто не может.

— На вид она настоящая.

— Этого нельзя увидеть, это внутри нас. И это очень трудно — быть настоящей женщиной.

— Но ведь ты, когда вышла замуж, стала настоящей женщиной?

— Не уверена, — ответила Мама Девочка, — с тех пор я родила твоего брата, а потом тебя, но пока не уверена, что стала. Тут даже дети не всегда помогают.

— Не понимаю.

— Конечно, не понимаешь. Мне уже тридцать три года, а я и то только начинаю понимать.

— Что же это значит — быть настоящей женщиной?

— В браке настоящая женщина живет для своего мужа, а он живет для нее, потому что жизнь друг для друга означает детей и семью, а семья для мужчин, женщин, мальчиков и девочек — самая нужная вещь. Семья — это все. Так всегда было. А семьи получаются только из браков, но беда в том, что браки — настоящие — почти невозможны.

— Почему?

— Не знаю точно, но это связано с тем, что люди думают, и с тем, как они живут — во что верят и чего хотят. А теперь давай выкупаемся и ляжем спать.

— Хорошо, но ты на меня не сердишься?

— Нет, конечно. С чего ты взяла, что я должна на тебя сердиться? Просто я очень беспокоюсь о бедных Глэдис и Хобарте. Будет жаль, если они наделают глупостей.

— Может, лучше все-таки тебе к ним съездить?

— Нет, я точно знаю — было бы хуже.

Мы выкупались и легли спать. Я уж почти было заснула, когда Мама Девочка вдруг приподнялась, схватила телефонную трубку и сказала отельной телефонистке номер Глэдис. Мама Девочка долго ждала ответа, но его так и не было. Она соскочила с кровати и закурила «Парламент», а потом опять попросила телефонистку дать тот же номер, но ответа опять не было.

— Что мне делать, Лягушонок?

— Не знаю, Мама Девочка.

Она кончила одну сигарету и закурила другую, а потом достала из шкафа платье и начала быстро одеваться, а потом снова все сняла с себя и убрала на прежнее место.

— Нет, — сказала она, — это не мое дело, и нечего мне в него соваться. Я приехала сюда работать — только работать. Я просто не могу позволить себе думать о чем-либо, кроме пьесы. Начинается самое трудное. Глэдис и Хобарту придется решать все свои проблемы самим, как и всем другим людям.

Она выключила свет и снова легла, но была вся как на иголках, и я тоже. Я слушала дождь, но теперь это уже не доставляло мне никакого удовольствия. Мне хотелось сказать что-нибудь такое, чтобы Мама Девочка перестала чувствовать себя как на иголках, но я ничего не могла придумать.

— Могу сказать одно, — снова заговорила Мама Девочка, — помоги Бог всем женатым и замужним, а Глэдис и Хобарту — в особенности. Им очень нужна помощь, страшно нужна, так, как никаким другим мужу и жене на свете.

— Да, — сказала я, — помоги им Бог, но почему им Его помощь нужна больше, чем другим?

— Потому что она никак не может перестать быть Глэдис Дюбарри — девушкой с состоянием, а пока она остается Глэдис Дюбарри — девушкой с состоянием, девушкой из общества, красивой девушкой, девушкой с колонки светской хроники, — брака нет и не будет.

— А что будет?

— Два человека, — ответила Мама Девочка, — он и она, убивающие друг друга бесконечными бессмысленными ссорами. Слава богу, что я разведена. Я имела девять лет такого, и с меня хватит. Ему пришлось со мной трудно, но не потому, что я этого хотела. Мне тоже пришлось с ним трудно, но я знаю, что и он этого не хотел. Так у нас получалось, и мы ничего не могли с этим поделать.

— Хобарт и вправду хочет убить Глэдис?

— Да конечно нет, это все ее выдумки. Ты спишь, Лягушонок?

— Почти, Мама Девочка. Ты не расстраивайся.

— Я не расстраиваюсь — правда-правда. Просто мне немножко грустно — грустно, потому что я радуюсь, что все это кончилось, и у меня по-прежнему есть ты, и у твоего отца по-прежнему есть ты, и у меня есть Пит, и у него есть его отец, и у вас обоих есть мы.

— И вы с Папой Мальчиком — друг у друга, да?

— Да, пожалуй, — сказала Мама Девочка. — Мы разведены, но только после развода мы с ним как будто начали становиться друзьями.

После этого Мама Девочка долго ничего не говорила, и я почти заснула, а потом она сказала:

— Мы все четверо по-прежнему есть друг у друга.

Не знаю, говорила ли она что-нибудь еще, потому что я заснула.

Перед тем как я заснула, в голове у меня, как карусель, кружился Кони-Айленд. Это было место специально для веселья, яркое, большое и шумное, лучшее место из всех, место, чтобы гулять, смотреть и слушать, и ездить на разных штуках верхом, и покупать разную еду — засахаренные яблоки, воздушную кукурузу, горячие сосиски с булочками, мороженое и лимонад, в общем, самое лучшее место в мире.

Я заснула, а Кони-Айленд все кружился, и я тоже закружилась на Кони-Айленде, а потом вдруг, совсем неожиданно, появились мой отец и мой брат — прямо из Парижа.

Когда мы все четверо увидели друг друга, мы сразу остановились, а потом засмеялись и побежали друг к другу, и начали обниматься и целоваться, и я сказала: «Пусть мужчине и женщине трудно пожениться, пусть им приходится разводиться, чтобы друг друга не убить, — все равно стоит жениться и разводиться, когда потом встречаешься на Кони-Айленде, стоит чего хочешь, всего на свете, когда мужчина, женщина и их сын и их дочь встречаются на Кони-Айленде, когда они этого меньше всего ждут, после того, как целый год друг друга не видели, — стоит, даже если встречаются они во сне, как сейчас».

Когда я проснулась, я сразу почувствовала, что еще совсем рано. Совсем рано все какое-то другое. Уличные звуки в это время — звуки того, что делают люди, работающие рано утром, мусорщики и уборщики, и они, опорожняя баки с мусором, стараются не шуметь, но ты все равно слышишь их и слышишь большие машины, которые подметают улицы крутящейся щеткой. Ты слышишь мотор и звук щетки. Еще совсем рано, а они уже ездят и подметают улицы.

Еще ты слышишь, как выгружают ящики со всякой едой для отелей и ресторанов, а иногда — голоса грузчиков:

— Эй, Луи, — а если вот так?

А потом слышишь смех, и другой голос говорит:

— Вот умора! Тебе только по телевизору выступать.